Спасай и женись - Страница 34

— Не надо, Волков, не напоминай. Папа!

Что она хотела сказать, так и осталось невыясненным. Важно то, что Лиза шагнула к столу отца, оказавшись на линии огня, между Волковым, Полянским, Валеркой и остальными ребятами. И Полянский не преминул этим воспользоваться.

Гибкий и стремительный, словно змея, он метнулся вперед с дивана, обхватил Лизу одной рукой за шею, другой молниеносно выхватил у растерявшегося Валерки пистолет. Волков даже не пошевелился, но в голосе его прозвучал металл.

— Полянский, выпусти ее. Все равно ничего не выйдет. Ты проиграл. Возможно, твой фарт сегодня именно в том, чтобы ее выпустить.

Полянский рассмеялся совершенно безумным смехом.

— А если мне сегодня наплевать на мой фарт и вообще на все на свете? А, Волков? Если мною сейчас движет только оскорбленное самолюбие, желание отомстить всему миру?

— Отпусти девушку.

— Нет, Волков, не отпущу. Потому что прекрасно знаю то, о чем ты подзабыл: у всего на свете есть цена. В том числе и у твоей честности, силы воли, выдержки и профессионализма. Цена им — вот эта девчонка с фингалом. Достаточно мне чуть посильнее сдавить эту шейку — и твоя сила воли вкупе с профессионализмом полетит в тартарары.

— Полянский, отпусти ее.

— Нет, и даже не потому, что я обиделся. Простой расчет. Я сейчас уйду вместе с ней и подожду за забором, пока Игорь Васильевич отдаст мне камешки. Потом я отъеду вместе с ней подальше и выпущу ее из машины. Я это сделаю — но могу и погорячиться. Например, случайно убить ее.

Волков шагнул вперед, Лиза взвыла. Волков замер. Полянский улыбнулся. В этот момент Игорь Васильевич Волынский выкрикнул:

— Господи, да возьмите же вы их, прямо сейчас и возьмите, только отпустите мою дочь!

Быстрым движением Полянский схватил протянутый чемодан, потом резко толкнул Лизу в сторону охраны, вскинул пистолет, целясь в Волкова…

Лиза с диким воплем «Жора!» метнулась наперерез… Палец Полянского уже дрогнул на курке… Волков успел поймать Лизу на руки и резко повернуться к Полянскому спиной, прикрывая Лизу от пули всем своим телом… И выстрел все-таки грянул…

13

Было сомнительно и щекотливо, было сумбурно и напряженно, болезненно и невыносимо, а еще мигблистельные мюмзики пыряли по наве, а варакрустрые шорьки шныкодрали прямо по его позвоночнику…

И еще было все время темно. И все время плакал в темноте котенок…

Жора с раздражением махал в темноту руками, а может, и ногами, лишь бы прогнать этого плаксивого котенка, потому что и так тошно, и так невозможно ни спать, ни просыпаться — во-первых, все время одна и та же темнота, во-вторых, котенок этот…

Иногда темнота начинала пахнуть свежо и остро — спиртом и хлороформом. Потом из этого бодрящего запаха выныривал Димка Воробьев по кличке Чиж, сгоревший десять лет назад вместе с бандюками в одном маленьком горном селении… Димка опять горел, но был при этом жив и все спрашивал Жору, спрашивал… а о чем — не разберешь.

Иногда тьма гудела набатом, иногда визжала десятком дрелей, иногда тупо и гулко молчала, иногда в ней слышались шорохи и звуки, которые обычно издают те живые существа, которые больше любят ползать и кусаться…

А однажды ему приснилась Лиза, и после этого тьма стала просто темнотой, и ее совершенно нормальным образом стали сменять свет, полусвет и полумрак. Волков очень полюбил спать — потому что Лиза теперь снилась все время.

Он старался вспомнить что-то, но никак не мог, уставал, засыпал, и тогда Лиза приходила во сне и рассказывала ему все, чего он не мог вспомнить, и тогда он засыпал, успокоенный, но проснувшись, опять не мог ничего вспомнить. А потом ему и вовсе начинало сниться какое-то разнузданное безобразие…

Тело женщины светится в темноте, отсвечивает лунными розблесками, манит окунуться в прохладную глубину ночи.

Она такая маленькая и стройная, что действительно напоминает скрипку. И он играет на этой скрипке музыку небесных сфер, что бы это ни было на самом деле.

Его пальцы скользят по нежнейшей коже, и ему страшно поцарапать ее, потому что нельзя водить наждаком по лепесткам роз.

А потом нежные руки обнимают его за шею, золотистая головка доверчиво прижимается к его груди, и мир вдруг становится удивительно полным и насыщенным. Всем сразу — звуками, ароматами, воспоминаниями о будущем, которого еще не было, но обязательно будет…

Он и она на веранде собственного дома. Их дети носятся по изумрудной траве, преследуя бабочек. Лохматый щенок с интересом жует хвост разморенной кошки, она фыркает и лениво машет на него лапой.

Этого еще не произошло, этого еще ждать года три, а то и все пять — судя по возрасту их детей — но это будет, обязательно будет, не может не быть.

А значит, будет и лунный блеск обнаженного тела, и золотые пряди, разметавшиеся по подушке, и цветами расцветающие на нежной груди следы его поцелуев…

Лиза…

В один прекрасный день он все-таки решил открыть глаза и прийти в себя окончательно. Выяснилось, что кругом знакомые, в принципе, стены палаты военного госпиталя, чистота, стерильность, а за окнами белый день. Медсестра тоже была вполне удовлетворительная, рыжая такая красуля, пренебрегавшая лифчиками и уважавшая батистовые белые халаты. Больше всего Жоре нравилось, как она наклоняется над ним, чтобы поставить градусник, — ландшафты при этом открывались абсолютно космические. В смысле, полный улет.

В скором времени объявился и врач, хороший дядька, жесткий и ехидный. Выяснилось, что он три года прослужил хирургом на передовой, так что глупости типа «больного нельзя волновать» не признавал. Жоре было со всей пролетарской прямотой поведано, что ранение у него получилось очень серьезное, что пуля была со смещенным центром, и еще хорошо, что малого калибра. Попала она Жоре в позвоночник, и вот тут уже начинались чудеса, к которым фронтовой хирург относился совершенно нормально. Чтобы не вникать в совсем уж медицинскую терминологию — сантиметром выше или ниже пуля сделала бы из Жоры бессловесный овощ в колясочке до конца жизни. А так — обошлось.